Аксу 2011. Как я провёл лето

Опять оно. Смотрю на часы: полпятого утра. Второй раз за ночь просыпаюсь от боли в животе. Тошнота и слабость. Сборы закончены, утром ждёт упаковка вещей и с караваном ишаков вниз, в Озгорюш. Кажется, до утра не пройдёт. Торопливо натягиваю штаны и бреду в арчовые заросли. Господи, ну зачем было так объедаться? Как же я пойду? Особенно эти местные сливки. Как вообще можно это есть? Даже само слово – каймак – жирное, клейкое – вызывает тошноту, и, как назло, его никак не получается выкинуть из головы. Опять и опять видится кусок сероватой лепёшки, с которого стекает вязкая белая масса и это смачное, сытное слово – каймак. Фу-у. А ведь, помнится, на самом-то деле это было вкусно – почему же теперь так трудно в это поверить? Вкусно, особенно после Искандера, где скудного ужина ждёшь, как заслуженной награды, где даже во сне мне виделся плов. А я-то думал, что могу без последствий скушать практически любую гадость. Европейская зараза меня не берёт: ни апельсины с гнильцой, ни швейцарский сыр с запахом несвежих носков. А во на как вышло. Видимо, типичный финал для новичка в Аксу.

Спасибо ещё, что нелепая хворь сразила меня только теперь, когда всё закончилось, горы схожены, осталось только увязать рюкзак и как-нибудь доковылять вниз. Теперь – наплевать. Как-нибудь всё равно дойду, даже если придётся погрузиться на ишака поперёк хребта. А ведь могло и раньше прохватить. Конечно, пока ты наверху, риск заболеть минимален. Всё, что ты ешь стерильно или почти стерильно. Сублиматы, дошираки и сникерсы – и так месяц. Но всякий спуск в базовый лагерь – это и фрукты, и местные лепёшки, и сомнительный курут, про который рассказывают (хоть и врут наверняка) что местные женщины в кошах лепят его у себя в подмышках. И тот же густой, сладковатый каймак. Фрукты – абрикосы, которые поднимает к лагерю с караваном этот человек, который организует доставку групп наверх. Как его имя? Султан? Чингиз? Ах, нет – Нурдин. Да, Нурдин – киргизский старец, не лишенный некоторого благородства, по крайней мере, внешнего.

Абрикосы, которые Нурдин доставлял наверх, к моменту, когда мы спускались в лагерь успевали изрядно полежать на азиатском солнце и размякнуть. И уж конечно, вернувшись с горы я их не мыл – ел так, горстями, выплёвывая только косточки. Абрикосы Нурдин привозил из Озгурюша – мелкие, неровные, кожица в бурых пятнах – на московском рынке такие не пошли бы. Но какие они были сладкие!

Озгурюш – оазис в ущелье, над выжженной пустыней. Через пустыню ведёт из Озгурюша дорога в Ош, к аэропорту. Сюда летели с приключениями. Кого-то не пустили на рейс, у меня перед отъездом случилась захватывающая прелюдия из разряда дурных предзнаменований для ожидающих. Ошский аэропорт более всего напоминает автостанцию в подмосковном райцентре средней руки: приземистое здание советской постройки, простенькая отделка, неопрятные залы, полные неопрятных людей. В городе еще свежа память о прошлогодних погромах. Базар, о котором рассказывали легенды, не блещет изобилием, кое-где видны следы пожаров. Киргизы не любят узбеков, узбеки – киргизов. Единственная, ещё советская, асфальтовая дорога в сторону Аксу идёт через узбекские анклавы, а значит ехать по ней нельзя. В объезд проложены грунтовки по высушенной серой пустыне из тончайшей пыли и мелкого щебня. Редкие кустики сухой черной травы. Дорога петляет, ехать – весь день. В нагретом солнцем автобусе висит пелена удушливой пыли, трудно дышать. Рюкзаки, сиденья, лица постепенно покрываются серым налётом. А потом, уже в темноте, вас привозят в Озгурюш. Здесь свежо, прохладно по-горному. Воздух кажется ватным: звуки в нём пропадают без эха, и несмотря на их обилие кажется, что очень тихо.

Вокруг – тополя и фруктовые деревья. Дорога из посёлка к нам, наверх, начинается от главной улицы и петляет по абрикосовому саду. Отсюда родом и были нурдиновы пятнистые абрикосы. Оазис, как всем известно, там, где вода. Здесь вода течет сверху, с ледника. Справа и слева от дороги, а значит выше и ниже по склону – по нескольку арыков, отводящих воду из реки, текущей по дну ущелья. Где-то далеко выше по течению они соединяются с основным руслом, забирают из него воду и несут в посёлок. Вековая система ирригации. Испортится арык, засорится, промоет себе новое русло – кратчайшим путём вниз по склону – не будет воды, и не станет абрикосов. Вот в Озгурюше и слышно, как журчит вода в канавках, орошающих огороды из арыка. Где-то неподалёку кричит осёл.

Ослы – довольно милые и обаятельные по-своему существа. Они Не тупые, как принято считать. Упрямые – да. Тихие, спокойные и упрямые. Мало кто их уважает, но и они – молча, не бунтуя, гнут свою линию как могут, до последнего. Тихие они бОльшую часть времени, но когда осёл кричит, он делает это самозабвенно и страшно. Словно вся его затаённая обида на свою ишачью долю рвётся наружу. Начинает он с особенного, судорожного выдоха, словно подавился чем-то или решил вывернуть наизнанку и выплюнуть свои лёгкие. Вслед за этим следует такой же судорожный вдох, снова выдох – и так в течение целой минуты. Всё это сопровождается такими звуками, как если бы кто-то довольно часто и сильно двигал взад-вперёд створку больших и изрядно проржавевших стальных ворот.

В огороде на грядах глинистой почвы растёт картошка. Улицы из такого же суглинка, высохшего и утрамбованного. Там, где на дорогу попадает вода из арыка, появляется лужа с липкой коричневой грязью. Из комьев такой же грязи, смешанной с травой и высушенной на солнце, вдоль всей улицы, по обе её стороны сложены заборы, высотой чуть ниже моего роста. Хозяйственные постройки на дворах тоже из этой сыромятной массы. Небо очень тёмное и по обе стороны от посёлка чёрными массами – стены ущелья. В углу двора переминаются с ноги на ногу лошади...

Там мы снова будем завтра, к вечеру. К обеду снизу придёт Нурдин с караваном ослов и погонщиками. До этого времени нужно упаковать рюкзаки и подготовить к погрузке. Собираться, правда, совсем не хочется. Не хочется, разумеется, есть, пить, двигаться – только полежать в тени, чтобы никто не трогал. Будто снова навалилась горняшка, как в первые дни.

Вверх за караваном идти легко – так всегда, когда только приехал. Можешь забежать на высоту, ничего не будет. Зато потом, если не спустишься, может накрыть. С дороги довольно скоро начинает быть видно настоящие горы. Действительно настоящие. Первое, о чём думаешь: на Кавказе таких нет. Вначале почти прямо по курсу появляется монументальный скальный зуб, возвышающийся над предгорьями, которые заслоняют хребет по сторонам от него, словно вершина обрывается стенами до самого низа, одиноко стоя посреди невысоких холмов. Кажется, это Сабах. Ненамётанному ещё глазу он кажется похожим на пик Блока – тот такой же, одинокий, высоко выступающий над линией хребта. Блока хорошо видно отсюда, прямо от палатки, правда полноценный вид на него закрывает невыразительная груда камней – вершина Домашняя, наша «тренировочная» гора. Про такие вершины те, кто был в Безенги говорят нередко – «куча Брна». Правее Домашней и Блока, в перспективе ущелья, отлично видна северная стена Аксу, полтора километра отвесного гранита. За ночь лунный свет, гуляя по ущелью, выхватывает из темноты то стену Аксу, то бастионы Малого Искандера, то какие-то скальные отроги в глубине ущелья. Над Домашней, ничем не затеняемая – вершинная башня Блока. Днём будет хорошая погода. Нам бы такую когда мы на него лезли...

..Домашняя. Уже изрядно заполдень, но если дальше без неожиданностей, должны ещё успеть спуститься. Маршрут длинный, но мы почти уже наверху – вот выполаживание, выход на гребень. Лазание несложное, кажется, ещё верёвка – и дальше совсем пешком. Лидирует Стёпа, его не видно за перегибом. Перил нет, видимо, наверху негде их закрепить – верхняя страховка. Всё бы ничего, только на выполаживании полно живых камней. Пока ничто их не сдвинет – всё хорошо, но стоит сделать неосторожный шаг, и всё, что упадёт, со всей неизбежностью полетит в горловину расщелины, на станцию подо мной, где стоит Аня. Крадусь. Метров 20 до монолитных скал – и вроде всё, отлегло. Скалы простые, лезу. Раз перехват, два, три и – зацепка подаётся на меня, и вместе с ней из стены выдвигается каменный блок, сантиметров 50 х 40. Пытаюсь затолкать его обратно, на место, но он слишком тяжел, а у меня слишком неудобная опора.

..Не помню, на чём стою, ору «камень», вижу, как он падает на выполаживание, разбивается и засыпает осколками нижнюю станцию. Ничего не думаю в этот момент, точнее, все мои мысли укладываются в короткий нецензурный слог. Это уже теперь, постфактум я могу расшифровать все смыслы, которые были в нём заключены. Главный – это отчаяние, остальное – насколько серьёзно попало по Ане? Когда ждать помощи, если сами мы лезли сюда не меньше 12-и часов? Всё, сошло, прогромыхало вниз, смотрю во все глаза, что-нибудь ору, наверное. Живая. В сознании. Слава богу! На лице ссадина, видна даже отсюда. Ну и ужас, конечно. На каске – здоровенная вмятина. Чёрт.

И всё-таки обошлось. Добрались на гребень, до Стёпы. Помощь не понадобилась. Ночуем холодную. Есть еда и немного воды. Землетрясение, которое было в ту ночь, я проспал. Благо, высота всего 3800, а Памиро-Алай заметно южнее Кавказа.

Возвращаюсь в палатку. Там, на стене Аксу всё ещё висят полулегендарные братья Нефёдовы. Завтра им ещё предстоит закончить спуск и вернуться в лагерь до прихода Нурдина. Эти люди лазят какие-то забубённые восьмерки, и уже без малого две недели висят на этой стене, питаясь, между прочим, овощными консервами. Это ещё полбеды, что одна банка кукурузы весит не меньше 400 г. – но ведь они вообще не едят мяса. Словом, я бы так не смог.

За месяц, проведённый здесь, я успел хорошо выучить тропу под Аксу. До определённого момента под Аксу и пик Блока тропа общая, потом развилка – налево Блок, Аксу – прямо. Базовый лагерь на полянке, среди валунов и арчовых рощиц, над ним вверх по тропе два последних, самых верхних коша. В них летом, в хибарах, кое-как слепленных из корявых стволов и грязи, живут с семьями пастухи. Выше лесная зона кончается и там, прямо на тропе, растут эдельвейсы. Ага, они самые. Раньше я никогда их не видел живыми. Правда, здесь это невзрачная низкорослая травка – то ли место плохое, то ли не сезон, но и так они вполне узнаваемы. А звучит-то как! Готов признать, что согласен любить эти цветы за одно их название. Я хотел выкопать один – вдруг получится культивировать его там, в Москве, только боюсь наутро мне до них уже не подняться. Жаль. Иметь дома живой эдельвейс – разве не здорово?

Я ходил по этой тропе целых десять раз – пять раз вверх и пять вниз. Сначала, на второй день по приезду – акклиматизационная прогулка. Потом, после Домашней, мы втроём со Стёпой и Аней собирались на Блока по 5Б Петриченко. Не сложилось: утром в день выхода на гору у меня сломалась кошка. Когда я спустился в базовый лагерь, в нём все ещё спали – и вдруг снизу появился прилетевший позже Саша Иванов. Наконец, позавчера я, шатаясь, прошел по этой тропе крайний раз – минуя Аксу, из под Искандера. A a guerre comme a a guerre. Я шел вниз после семидневного восхождения, имея за спиной баул со снаряжением и сломанной пряжкой на поясном ремне. Шел впотьмах, вброд через речку, терял тропу, снова находил, падал, матерился, снова шел. Вот это – хорошо, что уже позади.

А тогда, по приезде Иванова, мы прошли по этой тропе вверх, под Блока, уже нацелившись на маршрут Максимени. 6а – это абстракция, когда не с чем сравнивать. До того, как я побывал на Блоке, мне случалось ходить 5б на Кавказе. Самым тяжелым мероприятием в своей жизни на тот момент я считал наше с Шумбасовым прошлогоднее восхождение на Чегем. Шутка ли – три дня на горе, вдвоём, непогода на спуске! Меня, конечно, предупреждали, что азиатские категории не вполне соответствуют кавказским, но.. Одним словом, разница между достаточно сложной и напряженной 5б на Чегем и 6а на Блок никак не похожа на полкатегории. Не считая обработки, на стене мы провели семь дней, причём стена была круче и сложнее. Сначала была обработка. На неё мы ходили вдвоём с Ивановым. Подъём в семь, два часа вверх по леднику, в течение дня упражнения на стене, вечером вниз до ночёвки. Утром все заново. Потом ещё раз. Погода стояла отличная, что в общем-то не предвещало ничего хорошего, но само по себе было приятно. Размеренная работа на солнечных скалах, красота. Ну а потом – отрыв.

Первый день на стене тоже был погожим. К вечеру мы были на абсолютно плоской очень комфортной и редкостно живописной полочке, где идеально поместилась палатка и бивачный мешок рядом с ней. Палатка номинально двухместная, но можно переночевать и втроём, а в мешке в ту ночь поместился я. Предполагалось, что в нём будут спать мужчины – по очереди. Но на следующий день хорошая погода закончилась, и больше до спуска на ледник его никто не занимал. Признаться, прежде мне не приходилось ночевать в бивачных мешках, особенно выше 4-х тысяч метров. Поначалу меня беспокоили капли, нет-нет да попадавшие мне прямо по физиономии, но потом я спокойно уснул. Было тепло и хорошо, снился сон, большей частью платонический, но и не без некоторых милых эротических сюжетов.

Вторую ночёвку мы вырубали по очереди тяпкой во льду, шел мокрый снег. Если бы прежде мне сказали, что в двухместной палатке можно переночевать вчетвером и выспаться, я бы не поверил. Особенно если речь идёт о ночёвке в горах в непогоду. Однако в последующие 5 ночей нам это удавалось, невзирая также на сырые спальники и прочие обстоятельства. Не могу не отметить, что пример Иванова вообще сильно раздвинул мои представления о границах возможного. Это не преувеличение, а чистая правда.

Всё-таки бог с ней, с этой нелепой хворью. Всё это такие мелочи! Да, слабость, да, чёртов живот. Но я лежу в сухом пуховом спальнике – и это чудесно.

Сны были ещё. В ночь перед спуском с Искандера мне снился плов. Это была шестая ночёвка на горе. Почти каждый день, ближе к вечеру, встречаясь на станции мы говорили с Ивановым примерно об одном и том же. «Сегодня мы хорошо продвинулись. – говорил Иванов. – Можем на ужин съесть пакет доширака дополнительно». Я радостно соглашался. В ту ночь мне снилось, что где-то мои друзья собрались вместе и приготовили казан плова. Я был приглашен. Но была одна сложность: Мы с Сашей договорились, что встанем в 5 утра, чтобы с рассветом начать дюльферять. Невежливо ходить в гости в такую рань. Я чуть было не разбудил Иванова с предложением выйти попозже, ну хоть в восемь что ли. А я за это время смотаюсь к друзьям, поем плова – и сразу назад.

Впрочем, на Искандере с едой у нас всё было нормально. Много не было, но и тяжких лишений мы не испытывали. На Блоке еда закончилась раньше, чем восхождение. Точнее, не закончилась совсем – просто её небольшой остаток оказался растянут на несколько последних дней подъёма и на спуск. Поэтому последний наш завтрак на Блоке состоял (на четверых) из двух пакетиков сублиматов (по 45 г каждый) и половинке сникерсовой конфеты, какие в упаковку «сникерс супер» укладывают по две. Похлёбка была, прямо скажем, жидковата.

Зато по вечерам на Блоке кулинарная тема оказалась очень популярна. Мы делились друг с другом подробными описаниями рецептов и никто не останавливал меня, например, когда я рассказывал, как можно приготовить куриное мясо с бананами и корицей.

Тем больше поставила меня в тупик Лена, когда вечером по связи из базового лагеря сообщила мне, что к ним, прослышав о том, что среди альпинистов есть врач, явилась местная женщина, у которой что-то течёт из дырочки в пупке. «Что бы это могло быть? – спросила она. – И чем её лечить?» Боже мой, как далека была от меня в ту минуту эта киргизская женщина с её недугом! Пусть, кто захочет, попрекнёт меня клятвой Гиппократа. Сейчас я, пожалуй, смогу сочинить несколько версий того, что же могло из неё течь. Но это сейчас.

Паломничество местных пастухов на врачебный приём меня, впрочем, не миновало. Я не самый лучший в мире врач, но тешу себя мыслью, что разговаривать с пациентами умею. Это действительно важно. Что ж, слушать пришлось много. Я узнал ещё не одну историю про силикоз, гипертонию, экзему, астму, геморрой и бог знает что ещё. Женщина с дырочкой в пупке, правда, больше не появлялась (спасибо ей за это).

И чем же меня вознаградили благодарные пациенты? Правильно. Мешком курута, пакетом лепёшек и банкой каймака. Она-то меня и добила.

Это всё уже после спуска, в базовом лагере. А что же горы? Они не баловали погодой. Холодно и снежно было на Блоке, почти так же – на Искандере.

Для чего это всё надо? Авторитеты создали только набор мнений, из которых самое простое и точное – ответ Мэллори на вопрос, почему он снова и снова пытается взойти на Эверест: «Потому что он есть». Ближе всего мне, наверное, мнение Визбора: «Вдоль стены хлещет снежная крупа. Интересно, зачем я это делаю? К чему мне все это? С какой стати я очутился в этом внутреннем углу холодной северо-западной стены? Кто видит мои страдания? Я сам? Да, да, я сам. Да, это я сам, сознательно придумал себе испытание, сознательно пошел на него. ... Бревно улыбается, сматывает веревку. «Не слабое место», – говорит он. Я киваю. Да, не слабое. Вдруг над нашими головами где-то далеко вверху появляется быстро летящий кусок голубого небе. Он исчезает, но тут же из-за открывающегося гребня с наметенными на нем снежными карнизами появляется новая голубизна. Задрав головы, мы смотрим на эти чудеса. Тепло от только что сделанной работы наполняет меня. Я чувствую невесть откуда взявшуюся радость. Интересно, что бы я делал, если бы в моей жизни не было гор? Что бы я мог узнать про себя?»

Естественно, редко происходящее на горе воспринимается как страдание. Но очень похоже я чувствовал себя, страхуя Иванова над последней нашей ночёвкой. Холодно, я вишу на станции в пуховке, и всё-таки мёрзну. Временами стену переметает пургой, потом снег прекращается, и всё, что налипло на стену потихоньку тает и течёт по ней вниз. Облака чуть приподнимаются, вершин не видно, но стены аксу и Искандеров, и наша, на которой висим, припорошены белым. Внизу, как по Визбору, «ноздреватый лёд ледника», тоже в свежей пороше. А где-то позади меня, в холмах, неразличимый отсюда – базовый лагерь. Там дождь, капает на разложенные на тенте абрикосы... Прямо под нами, на леднике, рядом с маленькой палаткой – крошечные человечки. Это отделение Игоря Савельева. Непогода согнала их с маршрута Петриченко. Сейчас они заберут свою маленькую палаточку и уйдут вниз. Машу им свободной рукой, но они, конечно, не видят. Каждый день мы смотрели на эту палатку и чем-то это нас согревало. Меня по крайней мере. Иванов, надо полагать, вообще чужд таких сентиментов)

Но на самом деле я не умею думать так, как Визбор, я для этого слишком прост. Мне просто нравится, вот и всё. Так же, как нравится запах духов «Ультрафиолет», как хурма, сказка Туве Янссон «Муми-тролль и комета», вишнёвое варенье и значительно сильнее, чем закусывать коньяк ломтиками зелёного яблока (хотя это тоже очень вкусно).

Всякий раз, когда я пересекаю ручей на тропе, мне приходит в голову некая сказочная фабула, точнее её зачаток, никак не вырастающий до законченного сюжета. Крупные валуны в русле заглажены водой, вокруг них множество мелких камней цветом от белого до тёмно-красного. Что-то вроде «жил был один человек, каждый день ходил с берега на берег, и как-то раз нашел среди камней драгоценный камень». Бурление в животе вызывает странные мысли. То ли я хожу через ручей, то ли сам лежу на дне, среди камней, где попадаются самоцветы – чаще, чем в общей популяции. Горы ценны еще теми людьми, которые меня окружают. Мне бы очень хотелось, чтобы они твёрдо знали, что я ими дорожу, потому что говорить им об этом я не умею, получается набор патетических банальностей. Даже если мы разругаемся в хлам, я потом пожалею.

Между тем, я уже не первый заболевший, и, видимо, не последний. За день до меня хворь поразила Ингу, теперь, кажется, заболевают Стёпа младший и Марк. Кто-то следующий? «Врачу, исцелися сам» – это издевательство. Чувствую себя беспомощным.

Вместе донизу доволочимся, хоть даже придётся погрузить друг друга на ослов поперёк хребта. Там, внизу, у Нурдина, совершенно немыслимый в таком состоянии, и совершенно неизбежный плов. Неизбежный – потому что никто не в силах будет отказаться. Темнота, огни селения, тихий разговор, чай. Потом утомительный путь через душную пустыню, Ош, арбузы и мороженное, новые жертвы азиатской заразы, снова арбузы, левомицетин, смекта, самолёт, горы внизу, пустой ковёр облаков, Домодедово. Это всё случится само собой. А вот потом главное: Москва, где нужно будет снова собраться и пойти вперёд. Силы появятся. А пока, наконец – спать.

Теги: Памир