Главная » Копилка творчества » Сочинительства Войти
Разделы

- Актив клуба

- Контакты

- История альпклуба

- Вступить в Альпклуб МГУ

- Календарь событий

- Подготовка альпиниста

- Учебный план 2021-2022

- Расписание занятий и тренеры

- Рейтинг участников

- Положение о клубе

- Членские взносы

- Правила проведения альпинистских мероприятий

- Разрядные требования

- Отчёты о восхождениях

- Статьи, лекции

- Сочинительства

- Фото

- Видео

- Газета клуба

- Форум

- Группа ВКонтакте


Сочинительства

Сергей Брель

Второе измерение

Окружающий нас мир отчетливо явлен в двух измерениях. Прочие мы открываем не столь стремительно. Горизонталь – простейшее из постигаемых. Идешь куда глаза глядят. Это и есть горизонталь. На пути может возникнуть забор, крепостная стена, море. В заборе или стене можно отыскать калитку или ворота, в случае их отсутствия – перелезть (со стеной сложнее, и это первый шаг на пути к вертикали). Моря переплывают.

Перед вертикалью-горой сознание вначале цепенеет. Потом происходит сдвиг, осуществляется важнейшая работа разума, а затем и духа. У меня подобный сдвиг впервые произошел в Непале, когда на горной дороге из Катманду в Покхару из окна автобуса я увидел странное облако. Оно выделялось среди прочих большей четкостью линий, но вместе с тем какой-то непостижимой миниатюрностью. Над кромкой близких гор, над робкими облаками парил восьмитысячник – Аннапурна. С тех пор я всегда пристально вглядываюсь в облачный горизонт в незнакомой местности, даже если нахожусь где-нибудь в средней полосе России.

Приэльбрусье (ущелье Адыл-су) в сравнении с Гималаями – почти домашний уголок. Здесь часами любуешься со склона ползущим над дорогой плоским облаком, вглядываешься в голубые трещины ближайшего ледника. Но это продолжается до тех пор, пока не вскарабкаешься немного выше, где взгляду открывается двугорбая спина верблюда - Эльбруса. А на отроге одного из горбов самого владыки Кавказа уже становится слегка не по себе. Семейство грузин (женщины в легких платьях и туфлях на высоком каблуке, очень шустрые дети, хотя у младшего на высоте четырех тысяч метров уже заболела голова) прибыло по той же канатной дороге, что и мы с женой. Эмоциональный глава семейства, обнажив торс, обтирается снегом с возгласами восторга. Мимо патриарха следуют невозмутимые, хорошо экипированные японцы. А слева от последней площадки канатной дороги открывается вид на ледник.

Здесь я осознал, что ледники – живые существа. Это древние ящерицы, с кривыми лапами, цепкими когтями, изломанными широчайшими хвостами и множественными очами-валунами. Вместо чешуи – фрагменты прорвавшейся когда-то сквозь снег и лед лавы. Ведь Эльбрус – вулкан! Из ноздрей затаившихся рептилий в любой момент может вырваться зловонное дыхание. Лапы заерзают по склонам, обрушивая скалы. Разомкнутся спаянные временем пасти…

Испытывая благоговение перед незнакомой мне жизнью, поднимаюсь немного выше, к кромке небольшого потока. Внутренние края нависшего над водой снега словно вылизаны хищными синими языками. Опускаю в зеленоватые струи пальцы – и они немеют. Горбы верблюда укрыты попоной облака. Японцы на склоне обратились в муравьев. Много выше едва различаю подобие корчмы или небольшого рыцарского замка – это последний приют альпинистов. Там людно, и кажется весело.

Внизу, в котловине – весь Кавказ. Зубцы, стены, размножившийся горизонт. Летят вниз стрелы ледников, на их остриях – тончайшие ленты исходящих потоков. Вспоминаю “Демона летящего” Врубеля и опрокинутый Кавказ на втором плане фиолетового полотна. Здесь нет ясных путей. “Проспект”, по которому стремятся покорители вершин вверх, обманчиво доступен. В спускающихся оттуда взгляд новичка фиксирует нечто звериное, допотопное. Их ноги ступали в пространстве иного измерения! Их ноздри вдыхали разряженный воздух пяти тысяч метров над уровнем моря.

Созвучие “Безенгийская стена” заворожило еще в безмятежном лагере “Эльбрус”, где коровы, спускаясь ночью с гор, пожирали наши припасы. (Коровы, раздвигающие кусты, закрывшие путь по неприступному склону, тоже несут отпечаток доисторической дикости.) Но вот позади многочасовой переезд на автобусе, остановка в душном Нальчике; машина ползет над черным провалом Безенгийского ущелья. Туман, гуща простора, запертая в западне неумолимо смыкающихся хребтов. Вал ночи идет навстречу утлому лобовому стеклу. Из мрака вынырнули пограничники: “Документы! Оружие? Наркотики?” Потом более дружелюбно: “Ребят, ну хотя бы наркотики, а?”

Потом нас перепишут и пропустят. Мир совершенно помрачнеет. В двух минутах езды от заставы известие: река разлилась, надо переносить вещи к грузовикам.

Вода кипит у самых ног – в свете фар, фонариков, звезд она как парное молоко. Нас человек двадцать, зажатых между бортов “ЗИЛа”, грудой сваленных поверх собственных рюкзаков. Остальные пойдут пешком и доберутся до лагеря лишь на рассвете. Рядом река ворочает на дне многопудовые камни. Небо прояснилось, пейзаж кисти Куинджи; луна как молодой сулугуни среди крупной соли звезд. Грузовик трясет, он едва вписывается в узкий, без перил мост, готовый сорваться и, как плот, унестись вниз по течению. Весело, неслышно пробуждается дух, подстегнутый чувством опасности. Мы в царстве вертикали, за Безенгийской стеной – Грузия, над ней – осколок небес. Мягкий свет почти курортного альплагеря “Безенги” как условный значок на глянце роскошно изданного атласа.

Уют здесь условен. Не в силу редко работающих душевых. Само понятие уюта принадлежит оставленной за плечами горизонтали.

Не хочется скатываться в повествовательность, которая сама – продукт горизонтального мира. Герои европейского эпоса, в том числе и древнегреческого (там, казалось бы, видели хоть какие-то горы!) обожают долгие плавания, штурмуют лишь стены Трои, но не Безенгийскую стену (13 км. длиной, пять пятитысячников). Уже не говоря об их, героев, предпочтении к тайным способам проникать в ворота. Задумываюсь: герои ли они в сравнении с теми людьми, которых вижу здесь, спокойно, без боевых кличей уходящих на “единицы”, “двойки”, “тройки” и выше?

Лев Толстой увидел Кавказ в начале литературного поприща. Столкнулся с ним и, пробужденный, всю жизнь твердил о небе. В небе князя Андрея Болконского над полем Аустерлица привыкли видеть некую условность, почти абстракцию. Но Толстой наблюдал (правда чуть дальше, чем мы здесь, в Безенгах) реальное небо, поставленное на дыбы, опрокинутое, как пиршественный стол во время внезапной схватки горцев.

Такое небо уходит влево от альплагеря, косым углом впившись в разрез двух снежных вершин, одна из которых – Дых-тау. Вспоминается еще и “Страшная месть” Гоголя, в которой перед взором великого грешника-колдуна развернулось по вертикали пол-России. Это описание завораживало меня еще с детства. Здесь я увидел его реальный аналог.

Ближайший ледник Мижерги, до которого я поднимался полтора часа, из лагеря воспринимается как фрагмент картины, отлично обозреваемой во всех ее точках (высшая – Дых-тау). Точки кажутся равноудаленными от зрителя, а картина – пугающе внеобъемной. Налицо потеря ориентира – привычного горизонта равнин с его мертворожденными коробками, мачтами электротрасс, неказистыми лесочками и отдельно стоящими соснами. Налицо стремительный шок системы координат.

Утро отпечатывает белую луну над окровавленным гребнем Стены. Долина еще утоплена в темноте. Но вслед за первыми светлыми часами – первые же предвестники вечерней хмари – полупрозрачные облака, которые тянутся снизу, из ущелья. Они будут медленно размножаться, наливаясь тяжестью, а к пяти-шести часам замкнут лагерь в плотное кольцо.

Но сам он, лагерь, уже покинут нами. День горяч. Благоухают цветы над ржавыми валунами. Парят орлы. Немолчный грохот “живых” камней на дне параллельно бегущего потока. Перед нами, один за другим, возникают водопады и плющат твердые пласты платины-влаги о шершавую чешую каменных уступов. Застывшим тварям здесь несть числа, как и на Эльбрусе: камень с острова Пасхи, камень-слон, камень-голова тиранозавра. Во второй половине дня сквозь стоянку проходят облака, ночью звенят молнии, переворачивая гигантские медные котлы, наполненные алюминиевыми мисками. Вечером мимо нас следует стадо горных козлов. Вожак опытен и насторожен. Подопечные точно следуют его плану, обходя нас, странных безрогих существ. Люди обращаются в тех же козлов и безрассудно скачут за ними по камням, перемахивая несколько метров по воздуху с фотоаппаратом в руках.

Путь к “голубятне” – мое маленькое восхождение. Рядом – истинные эпические герои, в железе с ног до головы, с улыбками на устах. Хрупкие девушки с пышными прическами и завораживающими взглядами несут каски и карабины, ледорубы и палатки. Особенно радуют глаз профессионалы, с их внешней раскованностью и пренебрежением к “условностям”. Адаптация стирает некоторые несущественные для мира вертикали черточки (от дождя в любом измерении лучше зонта ничего не придумано, к тому же зонт – вещь эстетическая!). Но отчетливее становятся различия. Главное на высоте от трех тысяч – интуиция, хватка, нюх. А за ними ясно проступает и сфера нравственных ценностей. “Здесь надо чаще отдыхать, – советует дядя Саша молодым, – никуда не надо рваться, торопиться. Остановитесь! Посмотрите вокруг!” Все это говорит человек, поднявшийся не на одну вершину, и тут же покидает стоянку, чтобы через час быть у “голубятни”. Ведь дорога для новичков должна быть абсолютно безопасной. И это нравственный императив Анатольича, такой же, как вера в “локоть” товарища, в необходимость каждого участника группы во время сложного маршрута не покидать ее, даже если тяжело, даже если страшно…

Выше, за “голубятней”, на кромке пересыхающего озера я понимаю, что вертикаль привела меня на иную, полувымершую планету. Камни живые, и неживой мир вокруг. Отвесы “сыпухи”, окончательная гибель масштаба, – вершинная преисподняя! Слышны далекие и близкие канонады обвалов, ближе крошится “мелочь” с подтаявшего бока очередного ледника. Начинаются упорные тренировки нашей группы, скальные и ледовые занятия, ранние подъемы. Козы тренируют своих козлят на окрестных карнизах.

В чем же сущность здешнего откровения? Что окрыляет дух (настаиваю на этом понятии)? Второе измерение? “Горы не покоряют, на них восходят”. Инстинкт выживания сцепился со страстью к бесконечной высоте. Ангелический мир явился на плотном уровне. Я уже оторван от равнины, прошлого, повествования. И теперь время осознать свою цель – поднять глаза долу. Возможно, для этого и не обязательно забираться еще выше. Возможно и даже несомненно, что технические приемы движения по льду и отвесной скале – сейчас не главное! Но они – как наличие легких и языка для утверждения имени Божьего в молитве. Чтобы раскрылся дух, здесь нужно уметь выживать и, прежде всего, не лезть на рожон. Опасность в любой точке этого пространства: в камне, под которым за день подтаял лед, и он готов увлечь тебя в пропасть (так называемые “грибы”); в небольшом булыжнике, набравшем в скольжении по склону колоссальный вес; в близких зигзагах молний. Ледяной душ опасности возбуждает нервы. Ощущаешь кожу как шкуру. И все же бесплотные духи – ближе к тебе именно здесь!

Сегодня наша группа ушла на Гидан. Мы с Алиной остались в одиночестве. Яснейший горизонт. И вот сердце начинает биться учащенно – и меня ждет мой путь в высоту. Я решаюсь на восхождение к перевалу. По дороге пью ледяную воду из тонких прорезей на панцире ледника. Ноги бьются о разновеликие камни, впаянные в слюду. Артобстрел близких камнепадов отдается в затылке. Дважды проползает (я сквозь него или оно сквозь меня?) облако. Все время молюсь – и это не просто следствие трусости, но и осознанная потребность организма. Пою ту самую песню Высоцкого, чередуя с “Отче Наш”. Вижу уходящие по льду за отвалы хребтов “двойки” и “тройки”. Я не предупредил о моем уходе тренера, и это мой нравственный просчет. Но я знаю, что должен был пойти!

Я смотрю на синь небес сквозь пленку наплывающих парусов, и радуги блещут на моих ресницах. Можно подниматься выше и выше – вот пляшущая в душе истина! Мой путь – символ, прообраз того пути, что всякий из нас обязан совершать там, внизу. Но чтобы исполнить долг (если называть полет исполнением долга) там, я протаптываю тропинку здесь, среди кромешно-коричневых стен. Зеленый глаз маленького горного озера смотрит на меня, не мигая. Отдыхаю, присев на ледоруб. Вот и край пропасти, череда белых обрывов. Золотом света расшиты меха снеговых пологов, ежечасно срывающихся небольшими лавинами. Быть на острие света и глубокой синевы, выпавшей на изголовье земли, – почти трагическая радость! Я осознаю, что измерений не два и не три – их тысячи!

На обратном пути, вымотанный, ошалевший от открывшихся истин, с промокшими ногами, разбавляющий несъедобный порошок “зуко” водой из ближайшего потока, отдыхаю на одном из камней. Возможно, он таит опасность – но таят ее и другие, а гром камнепадов, теперь слева от меня, не стихает. Внезапно слышу голос жены, оставшейся там, у палаток: “Серёжа!” До нее несколько километров, и даже поворот к плато, где стоит лагерь, еще не открылся. К тому же голос очень тихий, и звучит он, хоть и явственно, но скорее в сознании, чем в природе. Нематериальный ветерок пробирается по телу, разгоряченному ходьбой. Я спешу оставить тревожное место.

Спустя час уже сижу у края нижнего озерца, жду чая и наших, спускающихся с Гидана. Алина рассказывает: “Я очень боялась за тебя. Присела вот на этот камушек и позвала тебя тихо, очень тихо: “Серёжа! Возвращайся!” Слава Богу, ты меня услышал!”


Теги: Кавказ

При выполнении скрипта возникла ошибка. Включить расширенный вывод ошибок можно в файле настроек .settings.php